Верю, надеюсь, люблю

Самарскому писателю Алексею Солоницыну исполняется 85 лет.

Юбилейная книга Алексея Солоницына названа весьма примечательно: «Верю, надеюсь, люблю». Этим названием сказано очень многое о духовном и жизненном пути ее автора. И для нас большой радостью стала новая встреча с Алексеем Алексеевичем, давшим интервью для «Благовеста».

Каждый год - книга

- Интересно, что творческой моей жизни 63 года, - сказал Алексей Алексеевич Солоницын.- У члена Союза писателей считается творческий стаж с момента первой литературной публикации. На втором курсе факультета журналистики Уральского университета в Свердловске (Екатеринбурге) был опубликован мой очерк «Поколение механизаторов». Мы проходили практику в районной газете, и я разразился очерком. Так что 63 года стаж получается. И книга, которая у меня выходит вот сейчас, по счету как раз 63-я.

- Вот это совпадение! У нас ведь и Самарская область - 63-й регион!

- То есть если посчитать и мои книги, и брошюры, которые я делал по заказу - например, о монастыре в Винновке, «Молитва матери», о матери священников Николая и Михаила Советкиных, то получается ровно 63. Такое мистическое совпадение. И я подумал, какие же направления в творчестве есть у меня за это время. Вот книжка моя юбилейная, которая выходит сейчас, называется «Верю, надеюсь, люблю». В ней три повести новых. Я считаю, что каждая из этих повестей в какой-то степени отражает то, о чем все эти мои 63 книжки. Конечно, включая переиздания, потому что «Самарское знамя» издавалось пять раз, книга «О старшем брате» вышла в прошлом году в шестой раз уже, очень красиво ее издали. К юбилею Достоевского вышел у меня «Пророк в своем отечестве». Здесь повесть о Достоевском и публицистика моя.

Ну вот о новой книге. Первая повесть в ней называется «Сожженные письма». Я подумал о том, что же главное в истории жизни Самары, которое является высшей точкой духовного напряжения, духовного подвига наших земляков. Это - Самарское знамя. По-моему, это подвиг даже выше космических высот, на которые поднялся наш город строителей космических кораблей. Когда народ шел умирать за други своя, за веру, на Балканы, воевать с турками за «братушек» в 1877 году… И второе - голод великий 1921-го года, когда дошло до людоедства, об этом времени замечательно написал Неверов в книге «Ташкент - город хлебный». И - 1941-й…

- Куйбышев был тыловым городом, но отсюда, с Безымянки, на фронт отправляли боевые самолеты…

- А еще в 1941 году в Самаре мы приняли пять тысяч деятелей литературы и искусства - ленинградцев, москвичей.

Алексей Алексеевич говорит - «мы», «нас», хотя сам он стал жителем Самары пятьдесят лет назад, в 1973 году. Но город, ставший ему родным, вошел в сердце писателя, и Солоницын не отделяет себя от его жителей, словно бы и сам вместе с ними пережил те трагические и великие события…

Большой театр в полном составе. Питерский Большой академический театр драмы - ныне имени Товстоногова. Пианисты - такие великие, как Оборин, композитор…

- Шостакович?

- Вот на нем я и сосредоточил свое внимание. На Дмитрии Дмитриевиче Шостаковиче. Мое глубокое убеждение: Шостакович в музыке, как и Пушкин в литературе, - это наше всё!

В Самару приехали в эвакуацию Алексей Николаевич Толстой, наш земляк; Катаев, Эренбург… Есть версия, что Левитан от нас - не из Москвы, а именно из Дома промышленности, который на углу Красноармейской и Куйбышева, передавал сводки «От Советского информбюро». Там, в Доме промышленности, была аппаратная эвакуированного Всесоюзного радио. И Левитан, личный враг Гитлера, оттуда читал сводки с фронта.

Вообще мой принцип - писать о том, что неизвестно или малоизвестно. Писать о фактах и событиях, которые уже рассказаны, неинтересно. Даже в документалистике, если они изложены подробно, то нет смысла повторять их. Например, интересно было писать о судьбе святого Государя Николая II и его семьи, о судьбе Романовых, когда о них еще только стали появляться первые публикации. Помню, меня совершенно поразило то, что о Великой Княгине Елизавете Федоровне написала Любовь Миллер из Австралии. Написала маленькую, тоненькую брошюрку. И я поставил себе целью рассказать о том, кто такая была святая Великая Княгиня Елисавета.

Симфония Победы

Когда начал заниматься Шостаковичем… - во-первых, меня поразило то, что через судьбу этого человека прокатился весь ХХ век. Со всеми его перехлестами, со всеми ужасами. У него был самый близкий друг Иван Иванович Соллертинский, художественный руководитель Ленинградской филармонии. Он знал 24 языка, свыше ста диалектов. Был специалистом в философии, литературоведении, в музыковедении. Специалистов по истории балета тогда почти не было - он и балет изучил, и был лучшим знатоком балета в нашей стране. И этот человек со своей энциклопедической образованностью был блистательный оратор. Пишут о нем, что в филармонию ходили послушать не столько музыку, сколько Соллертинского. И Дмитрий Дмитриевич во многом обязан Соллертинскому своим формированием не только как музыканта, но как личности. Он черпал от Соллертинского знание не только античной философии, но и библейской, истории религии, знание Псалтири. Когда Шостакович писал свою Седьмую симфонию, руководитель оркестра Большого театра упрашивал его: «Симфония замечательная, всё прекрасно, ну вот надо закончить ораторию так, чтобы звучало имя Сталина! Я подобрал вам стихи о вожде - вы отберите, Дмитрий Дмитриевич!» Но Соллертинский предложил 17-й псалом Давида, где Бог дает победу вождю. В повести Шостакович перечитывает псалом, сидя в библиотеке. Это важнейший момент для понимания мировоззрения Шостаковича. Ведь он всю ночь плакал, когда Сталин обязал его вступить в партию, и он вступил, как многие из нас, как и я, оставаясь в душе выше установок партийных, устремленным к Небу, к Богу. Поэтому он уже с Первой симфонии получил мировое признание.

Шостакович в эвакуации оказался в Самаре, Соллертинский - в Новосибирске. И они переписывались. Письма как самое драгоценное, что было у Соллертинского, его жена сохранила. А Шостакович все письма, которые присылал ему Иван Иванович, сжигал. Почему? В 37-м году Шостакович целый месяц ждал ареста. Композитор с узелочком выходил на лестничную площадку и сидел около лифта - чтобы не будить родных. И вот тогда знаменитая тема нашествия у него и родилась.

- Задолго до начала Великой Отечественной войны?

- Да, эта тема родилась и жила в нем, звучала в душе. А в 41-м году он дежурил на крыше консерватории (журнал «Таймс» опубликовал фотографию, где он в пожарной каске тушит зажигалки на крыше). В те дни он вернулся к этой теме. И писал ее и в поезде, по дороге. Были почти готовы три части симфонии, а четвертая часть и финал не были написаны. Но тема нашествия родилась у него в 37-м. Некоторые музыковеды на этом делают особый акцент, но это не значит, что он интерпретировал всю советскую историю как вот это нашествие. Но сталинские репрессии отозвались в душе композитора еще в 37-м году. С тех пор о Шостаковиче говорили: замкнутый, неразговорчивый, нелюдимый… - он не был таким. Но ожидание казавшегося неизбежным ареста, страх за семью - уже двое детей у них было, - это всё сказалось.

- Да и нежелание кого-то зацепить с собой «паровозиком» в лагеря…

- Шостакович говорил: «Я пишу всё, кроме доносов». И оберегая Соллертинского, каждое полученное от него письмо он сжигал. Ну и вот мне приснилось однажды, что эти письма я читаю. И я по крупицам стал собирать всё, что происходило с Шостаковичем до приезда в Самару и в самой Самаре. Здесь не только была дописана великая Седьмая симфония, но было и первое ее исполнение, что, конечно, является вершиной нашей культурной жизни в Самаре, выше которой ничего близко даже нет. Музыка эта покорила весь мир, это была музыка Победы! Сохранились письма немецких офицеров с признанием: когда они по трансляции из Ленинграда услышали эту музыку, то «поняли, что эту войну проиграли». Всё отчетливо сказала музыка Шостаковича.

- В то время, когда наши войска еще отступали, вдруг зазвучала - симфония Победы!

- И было важно рассказать о том, как созревала эта музыка. С огромным трудом, через переписку с Союзом композиторов все-таки мне удалось прочитать письма Шостаковича к Соллертинскому. И вот я восстанавливал, что могло произойти с Шостаковичем в Самаре. Самое главное, духовная его жизнь, что в нем пробуждалась. И что еще написал он здесь. Что писал он Соллертинскому - мы знаем, и что писалось в ответ можно восстановить. Конечно, это вымысел, литературная реконструкция, но которая основывается на реальных исторических фактах.

Так вот Седьмая симфония исполнялась вначале у нас, потом в Москве, а потом Шостакович летал в Новосибирск - и там она исполнялась (а после этого она прозвучала и в блокадном Ленинграде). Я бывал в Новосибирске и знаю, где он останавливался - нынешний Академгородок там находится. Ему надо было посоветоваться с другом: после 7-й симфонии он написал еще и Восьмую, которая не менее гениальна, а многие музыковеды считают, что это вообще вершина и его творчества, и вообще мировой симфонической музыки. Он ее на фортепиано проигрывал для Соллертинского, а сторож и его жена слушали музыку. И вот этим я заканчиваю повесть.

Такая деталь - проза настоящая заключается в деталях, если нет художественной детали, - вы как писатель знаете, - то и нет художественной прозы. Вот такая деталь. Робкий, юный, зарабатывающий деньги тапером в ленинградских кинотеатрах, Шостакович приглашается Мейерхольдом писать музыку к «Мистерии Буфф» Маяковского. Молодой композитор представлен Маяковскому, и поэт протягивает ему два пальца. В ответ Шостакович протягивает ему один палец. И Маяковский зауважал Шостаковича.

- Мне давно не давал покоя вопрос: был ли Шостакович верующим?

- Он, конечно, был православный человек, хотя воцерковленным не был.

Когда Сталин разгромил его за оперу «Катерина Измайлова», в «Правде» появилась статья «Сумбур вместо музыки», он вместо того, чтобы поднять лапки кверху, написал Пятую симфонию! И Сталин, который прекрасно понимал его величие и видел, что Дмитрий Дмитриевич вовсе не сломался, - Сталин сделал вид, что Шостакович «исправился», и даже написал об этом: «Вот правильная реакция композитора на критику».

Шостакович перенес жестокие разносы, убийственные, после которых от человека, от его личности ничего не оставалось, - справился с этим и продолжал работать. Он говорил: если мне отрубят руки, я возьму карандаш в зубы и буду писать музыку зубами. Как и наш иконописец Григорий Журавлев.

Не так просто понять природу творчества. Но вот недавно я прочитал у Достоевского, что человеку свойственно так же, что у него есть две руки, две ноги и желудок, так ему свойственно и творчество. Так же органично оно для человека. Митрополит Тихон (Шевкунов) в одной из проповедей сказал: «В «Символе веры» мы читаем: «Верую во Единого Бога Отца, Вседержителя, Творца неба и земли…», - а в греческом переводе говорится не «Творца», а «Поэта неба и земли». В «Сожженных письмах» я говорю, что Шостакович поэт, высочайший поэт. Один самарский писатель, прочитав повесть, сделал замечание: «Какой же он поэт! Он музыку писал, не стихи». А я ответил, что поэтом может быть и сантехник, и инженер, и кораблестроитель. А Шостакович в высшем смысле этого слова поэт. Вот сейчас мы слушали Покаянный Канон Андрея Критского - все стихи великие в нем! Это высочайшая поэзия. Человеку свойственно творчество, и если его нет - тогда только желудок остается, и всё. И совершенно мертвая музыка.

Это вот первое направление моей книги - «Верую» с большой буквы. Верую и в свой народ, в его победу, в его основу, в умение преодолеть все невзгоды. Когда меня бьют, втаптывают в грязь, я все равно продолжаю писать, творить. И чем больше меня бьют, тем больше понимаю, что истинная любовь и истинная поэзия рождаются только в страдании, как говорил Достоевский. Я этого долго не мог понять. В молодые годы это меня удручало. И когда я прочитал, что святые страстотерпцы князья Борис и Глеб дали убить себя, отдали на заклание, - но они ведь покровители русского воинства! У князя Бориса было войско, которое защитило бы его, но он принял мученическую смерть. И прикосновение к исторической теме Бориса и Глеба стало осознанием того, что вот положить душу свою за други своя - это есть высшее чувство любви и высшее проявление души человека. И тогда постепенно стало открываться Православие - и основа нашей народной жизни. Поэтому в повести «Сожженные письма» я попытался эти мысли выразить. Конечно, не впрямую. Шостакович был член партии, председатель Союза композиторов. Но в отличие от Союза писателей, в котором многие были арестованы и даже были расстреляны, когда Шостакович был во главе Союза, ни один композитор не был репрессирован.

К юбилею Шостаковича, в 2021 году было 115 лет со дня его рождения, вышел многосерийный фильм «Ленинградская симфония». Семь серий рассказывают об Элиасберге, дирижере, который собрал оркестр, искал музыкантов по фронтам - придуманные их истории. Но ни слова о том, где была написана и впервые исполнена эта симфония. О Шостаковиче сказано два слова. Семь серий! До этого был фильм, созданный в послевоенном 1957 году, я его пересмотрел. И тоже ни слова о Самаре. Но это не какая-то амбиция провинциала: вот, нас забыли. Просто факт, что здесь, в Самаре, жили и творили великие люди. Такие, как Вера Георгиевна Дулова, арфистка Большого театра, прямой потомок Рюриковичей. У нее в квартире и прозвучала эта музыка: в четыре руки играли Шостакович с Обориным. Главный дирижер Большого театра Самосуд жил выше этажом, он услышал, что музыка звучит - и спустился к ним. И весь дом слушал, а когда начались репетиции, то и весь город. Алексей Толстой тоже пришел на репетицию и написал изумительную статью об этой музыке Победы (я кусочками цитирую эту статью в повести).

Вот это - вера. Вера! Выраженная в музыке.

Сюжет о любви

Вторая повесть - это мой среднеазиатский опыт. Я с седьмого по десятый класс учился во Фрунзе, потому что отца перевели в Киргизию - он был корреспондент «Известий», потом «Сельской жизни». И я попробовал рассказать о человеке, который вырос в Азии, который ее любит, знает, что такое Иссык-Куль и знает, что на дне этого озера православный храм, засыпанный песками, - и знает предание, что там находятся мощи апостола от 70-ти Матфия. Знает, что «Манас» - это самый длинный, огромный мировой эпос, и что Айчурек - это наша Царевна Лебедь Врубеля, не менее прекрасная. Он художник, русский человек, но дружит с таким же художником киргизом. Герой этой повести Брусенец, а на самом деле его фамилия Брусенцов, вот эти картины (Алексей Алексеевич показал на превосходные пейзажи на стене) подарены мне в Севастополе. Это Михайловское, пушкинские места. Гена Брусенцов рассказывал мне, как он после Академии художеств был распределен в Ашхабад. Уезжая из Москвы, зашел в высотный дом, где жил его учитель, и забежал в магазин колбаски купить на дорогу. И впереди него оказывается молодая женщина, которая в халатике выбежала из своей квартиры что-то купить. Он ее увидел - и всё!.. На следующий день он увез ее с собой в Ашхабад, и они прожили вместе счастливых сорок лет, до его кончины.

- То есть это реальные люди с их реальной судьбой…

- Да - в повести описана подлинная удивительная история. Но это сюжетная линия. А в основе лежит то, как человек, оставаясь русским по духу, проникается великой культурой Востока и пытается изобразить ее в красках. И все это на фоне любви. Вот мой среднеазиатский опыт я изложил в такой занимательной форме. Практически о себе я написал, что я пережил во Фрунзе, с кем дружил. И что открыл для себя в Азии, и что живет во мне до сих пор.

Это вторая повесть, которая, мне кажется, во многом отражает сегодняшние устремления России. Которая видит трагическое ничтожество безбожной Европы - и видит в Азии мир традиционного уклада жизни.

Отец занимался сельской темой, дружил с охотоведами. Вот я приехал на каникулы, и один охотовед, Петр Тосоевич его звали, позвал меня с собой: «Алешка, пойдем со мной! Я привез алеутских белок, и мы пытаемся их прижить на Иссык-Куле». В этой экспедиции я участвовал и увидел всю эту красоту, голубые тянь-шаньские ели, и на высокогорных пастбищах - джайлоу побывал, на склонахвысокогорных, где эдельвейсы растут. И вот мой художник Брусенец знакомит любимую с красотой этого края.

Вот такой сюжет, который рассказывает о любви, о надежде на возрождение. Тридцать лет, прожитые мною с Раисой Луневой, это та самая любовь, которую я пережил и о которой решил рассказать через судьбу этого художника.

Письма другу

А третья повесть называется «Письма в небеса обетованные. Протоиерею Николаю Агафонову, священнику и другу». И замечательному писателю. Я с ним простился, но не расстался до сих пор. Вот и портрет его на моем столе. Я ему пишу письма о том, что происходит без него сегодня, сейчас: про кино, про литературу. Вспоминаю наши встречи, рассказываю то, что не успел рассказать. Наверное, письма Соллертинского меня заразили этим эпистолярным жанром. А потом, ведь этот жанр дает возможность какого-то искреннего, задушевного, сердечного разговора.

- Это именно ваши письма к нему… без его ответов?

- Да. Повесть будет издана и отдельной книжкой в столичном издательстве, но я встретился с такой жестокой цензурой, что даже пожалел, что им отправил, но ведь договор уже заключил. И в полном варианте решил опубликовать здесь. Там и про Украину написано. Ну видите, жизнь у меня длинная, у меня были и украинские друзья, поэт Николай Анциферов, он заведовал отделом поэзии в журнале «Москва», где я печатался. И потом - медовый месяц у меня прошел в Чернигове, вернее, в деревне под Черниговом, куда мы поехали с Раей. Театр был на гастролях в Киеве, и я ей написал: «Найди деревню, где мы сможем с тобой провести медовый месяц». Такая страница моей жизни очень яркая, о которой я никому никогда не рассказывал, я решил вот покойному другу рассказать в письмах.

- В следующем письме передайте, пожалуйста, батюшке поклон. Помню его и поминаю. Конечно, не только я.

- Обязательно!.. Ну и архимандрит Василий (Паскье), приехавший в Россию из Франции, приезжает, в прошлом году мы были на могилке отца Николая в самарских Белозерках.

Вот такая книга юбилейная. С одной стороны, моя публицистика, я не перестаю до сих пор откликаться на то, что происходит. И не откликаться, по-моему, нельзя. Я написал «Плач о Мариуполе», который в том издательстве у меня вычеркнули.

- А в «Благовесте» напечатаем… (Смотрите здесь)

- Плач Иеремии очень сильное впечатление на меня в свое время произвел, и я решил в форме плача написать о боях за Мариуполь. Но - «Об Украине нам писать ничего нельзя». Какая глупость! Весь мир говорит об этом, а русское издательство прячет голову в песок.

Потребность сказать - моя опора в жизни

Ну что еще я хотел вам показать: вышли у меня за это время «Пророк в своем отечестве», вышла повесть «Милость к падшим» - о святом Виталии Александрийском. Вот - по моей просьбе мой друг написал икону его.

- Святой, который покупал ночи блудниц, чтобы хотя бы эту ночь они прожили без греха…

- И молился за них. А вот - «Красные родники». Книга состоит из трех повестей, которые пишет современный нам человек, получивший тетради, будто бы написанные одним архиереем нашим, Митрополитом N. В них хотелось проследить историю Русской Православной Церкви через архиереев, которые остались верными Христу и сохранили веру. Патриарх Тихон, которого избрали на Патриаршество. В Успенском соборе распятие стояло, пробитое снарядом, - я думаю, как же об этом никто не говорил! И, конечно, в основу я положил истории Митрополитов Мануила, Иоанна, а также архимандрита Павла (Груздева). Который во время своего заключения - его выпускали на волю, в лес, и он собирал корешки и ягоды, и спасал от цинги, от смерти заключенных.

И мой рижский опыт здесь, западный. В войну была проведена операция «Послушники» - Сталин через Судоплатова, через Берию контролировал ее, и наши сумели переиграть немецкую контрразведку. Яркая очень история.

Алексей Солоницын на Литургии в самарском Софийском соборе. 23 февраля 2023 года.

К 75-летию я в книжке «Ступени любви» собрал рассказы, которые не входили в сборники. Каждая книжка - это отдельная история. Кстати говоря, о Пушкине знают, что он написал «Отцы пустынники», а как написался «Пророк», не знают. Для меня это было потрясающее открытие. Он жил в Михайловском и Великим постом, как раз в это время, ездил в Святые горы. И исповедовался он у старца Ионы, которому было сто два года. И увидел лежащий на аналое Ветхий Завет, раскрытый на книге Пророка Исайи. Вот возвращаясь в Михайловское, Пушкин «Пророка» и написал. Прочитав об этом, я тут же полез и нашел икону Пророка Исайи - и на ней клещи и угль горящий…

- И он к устам моим приник, / и вырвал грешный мой язык…

- А вот последняя книжка, которую я написал, она называется «И творчество, и чудотворчество». Здесь «Милость к падшим» и повесть о великом нашем художнике Борисе Михайловиче Кустодиеве. Человек, который воспел купеческую, посконную Россию так, как никто, а Кустодиева знают мало. Я написал о нем почему еще: он очень мне близок, потому что в расцвете сил, почти в сорок лет вдруг - туберкулез кости. И - операция. И - жене говорят: «Надо отрезать или руки, или ноги». Она говорит: «Он художник, оставьте руки». И ему отрезали часть ног. Он в коляске написал свои гениальные работы.

Да, судьба Кустодиева оказалась близка Солоницыну! В 2006 году Алексей Алексеевич пережил тяжелейший инсульт, буквально оказавшись в крохотном шаге от последней грани (об этом и о том, как люди, прежде незнакомые, читатели «Благовеста» поддерживали его - своими молитвами, своей так нужной помощью, - он написал в письме в нашу газету. Письмо было озаглавлено - «Вы дали мне силы жить дальше»). Последствия инсульта сказываются и сейчас, через столько лет. Но писатель мужественно преодолевает телесную немощь и боли - и продолжает писать книги.

…И самое главное, что Кустодиев написал портрет Шаляпина. Ведь Шаляпина писали и Репин, и Малявин, - а Шаляпин возил с собой кустодиевский портрет и никому не отдавал. Художник изобразил Шаляпина на Масленице: кругом бушует, празднуя, народ, он стоит в шубе - реквизированной у кого-то, а Шаляпин взял ее в уплату за концерт, - с тросточкой, со своим мопсом. Прочитал я, что пишет Шаляпин о Кустодиеве: «Видел я много разных людей, но такого таланта и такой воли, как Кустодиев, я не встречал и наверное не встречу». Понимаете? Больше всего меня поразило в этом художнике, что он, будучи прикован к инвалидному креслу, только о радости писал! И радость такой силы!

- Такой свет в его картинах!

- У него всегда на картинах церковь. Бушующая русская сила, мощь, удаль, вся красота России. Вот и я написал повесть о нем, и это, считаю, одна из лучших моих вещей, потому что здесь соединяется несоединимое, казалось бы: при такой боли, при таких жестоких страданиях - такие картины! Когда он писал, боли редко его отпускали. Это не то, что у меня, мучаюсь с головной болью - это ерунда! А когда позвоночник невыносимо болит… Его же возили повторно к немецкому хирургу, ничего не помогло, ноги так и были мертвые. А умер он от простуды. Уже иммунитет был слабый.

Между прочим, когда я искал цитату о таланте, самое лучшее высказывание нашел у Шаляпина: «Какой бы ни был талант, без работы ежедневной, постоянной этот талант завянет». Вот - к вопросу о том, что пишется. Вроде бы, написано много, но когда смотрю, сколько пишут другие люди - считаю, что я мало сделал, а не много…

Если я не пишу, головные боли усиливаются, я чувствую себя плохо, места себе не нахожу. Вот что значит, когда потребность сказать живет как главное, как опора в жизни. Может быть, если бы не это, то я бы уже и не жил. И не встал бы с этой коечки.

Сорок первый...

Я еще приготовил вам показать мои главные святыньки. Вот рукописная книга моего деда Кузьмы - его выписки из святых отцов, и о его встрече с Николаем Чудотворцем. Почерк какой, посмотрите! Вот Евангелие, подаренное от Священного Синода: он же был старостой кафедрального собора. С этим Евангелием мама не расставалась всю жизнь. А вот иконка «Милующая» - маленькая, это венчальная иконочка, наследство от бабушки.

А эту небольшую копию Самарского знамени наши иверские монахини вышили и мне подарили. Такое есть только у Митрополита Сергия и у меня. Я увидел у него на столе и говорю: «Владыка, подарите мне!» - но он отказался: «Нет, мне самому монахини подарили». Ну и я все же без такого подарка не остался, спаси Бог тех монахинь. Вот я написал «Самарское знамя», и - «нам не дано предугадать, как слово наше отзовется» - я и представить не мог, что целое движение возникнет, что будет ежегодный фестиваль, посвященный Самарскому знамени, что не только студенты и школьники - откликнется широкая общественность.

- Скоро ваш день рожденья, на 40 мучеников севастийских. А вам довелось побывать на месте их подвига?

- Да, мы с Раей ездили в Севастополь к Гене Брусенцову, и он нас на машине отвез к озеру Севан. На берегу стоял ресторанчик, мы сидели на открытой веранде, я им рассказывал про 40 мучеников. И говорил, что я сорок первый - помните, воин, поразившийся стойкостью этих христиан. Увидев, что один не выдержал соблазна и выскочил на берег, к горячей бане… - этот воин встал на его место в ледяную воду. Говорил и о том, что не случайно Лавренев написал замечательный рассказ «Сорок первый». Христианское содержание этого рассказа и фильма мало кто понимает. Все за Марютку, девушку из красноармейского отряда, что она стрельнула и убила белогвардейца. Но он-то к своим бежит! Бежит, как тот воин. Сорок первый мученик.

…Начинал я цикл духовных повестей с того, что заинтересовался судьбой Иверского монастыря. И отец Николай написал предисловие к моей повести «Врата Небесные», он считал, что это одна из лучших повестей про новомучеников российских. И заканчиваю тем, что пишу тоже о монахинях, но уже нового поколения, которые возрождают монастырь - Чагринский.

Вот это то, чем я сейчас занимаюсь.

Очень вдохновляет, когда вижу такие строки, в Евангелии и в Ветхом Завете, что открывают нечто неизвестное там, где, казалось бы, всё уже знаешь. Каждый день читаю - и каждый день нахожу какие-то новые подробности, особенно в книгах Пророков. Почему-то особенно глубоко тронула книга Пророка Исайи. Ее называют пятым евангелием. «Исповедь» Блаженного Августина - это тоже чтение, близкое к Евангелию. Я читаю «Исповедь» уже месяц, специально не торопясь, по две-три странички. Получаю огромное удовольствие.

Есть в Священном Писании удивительные вещи, которые вообще мне хотелось бы когда-то освоить, но это так трудно и так высоко, не знаю, хватит ли сил. Но почему-то особенно трогают - десять заповедей. Всего десять. И мне хочется десять историй рассказать из своей жизни, как я эти десять заповедей нарушал, и как потом понял, почему я мучился и почему страдал, - а потому что как раз нарушал заповеди. Бога искал, в Риге жил - западником был, портреты у меня висели Хемингуэя, Ремарка очень любил. Потом очухался, пелена когда спала с глаз… Отца с матерью не всегда чтил, были такие эпизоды. И если проанализировать свои поступки, то приходишь к выводу, что был виновен в тяжких грехах. Если свою жизнь внимательно посмотреть, то получается, что ни одной заповеди нет, которую бы не нарушал.

И Канон Андрея Критского, великая поэзия! Но самая великая поэзия, которую я открыл, и я берег ее в душе, это Послание Апостола Павла к Коринфянам. «Гимн любви», ничего выше и прекраснее нет. Но сейчас вот слушаю радио «Вера», растащили по цитатам, каждый день то и дело повторяют - нельзя! Нельзя. Вот на каждую умную вещь находится свой… - скажем так, еще больший умник, который эту умную вещь доводит до абсурда. Даже такая великая вещь, как «Гимн любви», когда заезжена, уже не впечатляет. Раньше я приходил в храм и с пением Херувимской слезы были, сейчас редкий случай, когда она меня трогает. Вот в этот раз, на юбилее у Владыки Сергия, когда дети пели, два хора и еще третий там, наверху, почувствовал, что тоже слезы наворачиваются.

Тоже был такой момент… Когда «Захарову тропу» я снимал, в храм в Богородске пришли, там кроме главного два придела, и подводят меня: «А это редко где вы такой придел найдете - Алексия Божия Человека». - «Это мой придел!!!» Оказалось, Захар Солоницын был старостой этого храма.

- Вот еще, знаете, все время вспоминаю евангельские слова «вы - соль земли», а ведь эта соль, она в фамилии вашей, собственно, в вашей жизни - Солоницын! Человек, который в себе эту соль хранит - а еще и людям раздает.

- Ну, дай Бог, чтобы так было…

…Важно еще упомянуть, что я прошел путь, подобный протоиерею Сергию Булгакову, известному мыслителю серебряного века: от увлечения социализмом, сочувствия большевикам - к разочарованию в этом, сначала частичном, потом полном, и обретению Бога через стихи и музыку, через прекрасное - к Вышнему.

Вот об этом поговорить бы поподробнее, да время, отпущенное для встречи, уже истаяло. Даст Бог, может быть, что-то еще напишется?

А Алексей Алексеевич, провожая нас с фотографом Евгением, негромко произнес:

- Как будто не про меня всё это. И эти восемьдесят пять лет…

Записала Ольга Ларькина.
Фото Евгения Ситникова.

25 марта, в субботу, в 13.00 в Самарской областной универсальной научной библиотеке состоится творческий вечер «Верю, надеюсь, люблю», посвященный 85-летию Алексея Алексеевича Солоницына, писателя и киносценариста, лауреата Всероссийских премий.

Ждем всех, кто продолжает любить книгу печатную, живую, где живет живое слово. Проза, стихи, фрагменты из фильмов. Вход свободный.

Адрес: г. Самара, проспект Ленина, 14 А (конференц-зал).